Но все эти картины он наблюдал как бы через окно или через дверь, казалось, манившие его покинуть суетный мир и отправиться в путешествие по этим волшебным просторам; искушение в нем росло и росло, он весь дрожал от желания повиноваться, отбросить все, чем он жил до сих пор, и попробовать стать кем-то другим, еще неизвестным ему самому — но вместо этого, сделав над собой усилие, он погасил лампу и вновь увидел уставленные книгами стены кабинета дедушки Уиппла.

И весь остаток ночи, при свечах, отказавшись от запланированных им на сегодня рутинных занятий, он писал рассказ за рассказом, перенося на бумагу картины и явления, увиденные им в свете лампы Аль-Хазреда.

Всю эту ночь он писал и, измученный, проспал весь следующий день.

А всю следующую ночь он опять писал, однако, нашел время ответить своим корреспондентам, подробно обрисовав им свои «сны», не зная, были ли видения, прошедшие перед его глазами, реальностью или игрой воображения. Как он вскоре заметил, его собственный духовный мир причудливо переплетался с мирами, являвшимися ему в свете лампы, и образы, еще с детских лет нашедшие приют в потаенных уголках его сердца, возрождаясь, проникали в неведомые доселе глубины Вселенной.

Много ночей с тех пор Филлипс не зажигал лампу.

Ночи превращались в месяцы, месяцы — в годы.

Он постарел, его произведения проникли в печать, и мифы о Ктулху, о Хастуре Несравненном, о Йог-Сототе и Шуб-Ниггурате, о Черном Козле из Лесов Тысячи Младых, о Гипнозе, Боге сна, о Великой Расе и ее тайных посланцах, о Ньярлатотепе — все это стало частью знания, хранившегося в самых сокровенных недрах его человеческой сущности, и удивительного мира теней, лежащего далеко за пределами познаваемого. Он перенес Аркхэм в действительность и сделал набросок «Загадочного дома на туманном утесе»; он писал о зловещей тени, нависшей над Иннсмутом и о Неведомом, шепчущемся в темноте, о грибах из Юггота и ужасах древнего Данвича, и все это время в его стихах и прозе ярко горел свет лампы Аль-Хазреда, несмотря на то, что Филлипс давно уже ее не зажигал.

Так прошло шестнадцать лет, и вот однажды вечером Уорд Филлипс подошел к лампе, стоявшей за грудой книг на одной из нижних полок библиотеки дедушки Уиппла. Он взял ее в руки, и на него сразу же снизошло забытое очарование. Вычистив лампу, он поставил ее на стол. За последнее время здоровье Филлипса сильно пошатнулось. Он был смертельно болен и знал, что годы его сочтены, и он вновь хотел увидеть прекрасные и ужасные миры в сиянии лампы Аль-Хазреда.

Он зажег лампу и посмотрел на стены.

Но случилось странное. На стене, там, где раньше появлялись картины, связанные с жизнью Аль-Хазреда, возник чарующий образ страны, милой сердцу Уорда Филлипса — но находилась она не в реальности, а в далеком прошлом, в добром старом времени, когда на берегах Сиконка он беззаботно разыгрывал в своем детском воображении сюжеты из древнегреческих мифов. Он вновь увидел зеленые лужайки своего детства, тихие речные заводи и беседку, некогда построенную им в честь великого бога Пана — вся безмятежная, счастливая пора его детства проявилась на этих стенах; лампа возвращала ему его же собственные воспоминания. И к нему сразу пришла мысль о том, что лампа, возможно, всегда воскрешала в нем память о прошлом — память, передавшуюся ему через деда, прадеда и еще более далеких предков Уорда Филлипса, которые могли когда-то видеть места, появлявшиеся в свете лампы.

И вновь ему показалось, что он глядит через дверь. Картина манила его, и он, с трудом ковыляя, подошел к стене.

Он колебался лишь мгновение — и сделал последний шаг.

Неожиданно вокруг него вспыхнули солнечные лучи. Как будто сбросив оковы лет, он легко побежал по берегу Сиконка туда, где его поджидали воспоминания детства и где он мог возродиться начать все заново, еще раз пережив чудесное время, когда весь мир был молодым...

Вплоть до того дня, когда какой-то любознательный поклонник его творчества не приехал в город с визитом, никто не замечал исчезновения Уорда Филлипса, а когда заметили, то решили, что он ушел бродить по окрестным лесам, где его и застигла смерть — ведь соседи по Энджел-Стрит были прекрасно осведомлены о его образе жизни, да и его неизлечимая болезнь также не была ни для кого секретом.

Несколько специальных поисковых партий обследовали район Нентаконхонта и берега Сиконка, но никаких следов Уорда Филлипса обнаружено не было. Полиция считала, что когда-нибудь его останки все равно найдутся. Однако они не нашлись, и со временсм неразрешенная загадка была погребена в полицейских и газетных архивах.

Прошли годы. Старый дом на Энджел-Стрит был отдан под снос, библиотеку раскупили книжные лавки, а всю домашнюю утварь продали с торгов — в том числе и старомодную арабскую лампу. В технологическом мире, пришедшем на смену воображаемым мирам Филлипса, никто не мог извлечь из нее никакой пользы.